Смертная гильза - Страница 28

Что еще? Ах да, миллион долларов, который мог пойти в консолидированный федеральный бюджет, тоже пропал. Остались хотя бы деньги, их можно было показать по телевизору, торжественно передать в казначейство и получить за эти деньги грамоту, а то и звезду на погон. Ничего нет, кроме трясущегося от страха придурка, то есть меня.

Потом предложили мне пройти тест на полиграфе. Началось! Я снова представил себя той самой белой собачкой с черными пятнами, которая лежит под крыльцом, трясется от холода и страха, хвост зажат между ног. Хочется выть. Вздрагиваю от каждого шага, от каждого звука, прикосновения.

Меня опутали датчиками. На голову, грудь, живот, на пальцы. Мне страшно, хоть и говорят, чтобы я не боялся, а мне страшно, они сейчас меня снимут с кресла — и в тюрьму!

Они задают обычные автобиографические вопросы, надо отвечать только даили нет. Я отвечаю быстро. На мониторе рисуются графики правды на фоне страха. Раньше были полиграфы с бумажными лентами, так те хоть шуршали, а теперь лишь изредка пощелкивает клавиатуры. Понапридумывал же человек технику на мою голову!

Потом последовали новые вопросы, очень неприятные вопросы. Я к ним готовился, но одно дело, когда тебе задают вопросы за чашкой кофе, рюмочкой коньяка с дорогой сигаретой, и совсем другое — когда ты опутан проводами, и от твоих ответов зависит как минимум твоя свобода. Это минимум.

Сейчас не 37-й год (и слава богу!), но закатать в момент в тюрягу из-за того, что я «случайно» сорвал операцию, могут запросто, а мне не хочется. Ой как не хочется.

— У вас есть помощники?

— Нет.

— Вы связывались с кем-нибудь в станице, за исключением названных вами ранее?

— Нет.

— Рабинович жив?

— Не знаю.

— Отвечайте только даили нет. Рабинович жив?

— Не знаю!

— Вы думаете, что Рабинович жив?

— Нет.

— Вы не любите ФСБ?

— Да.

И много что еще. Я не знаю, сколько часов мне задавали эти много раз повторяющиеся — в разных вариациях — вопросы. Сколько килобайтов памяти полиграфа они использовали, мне тоже неизвестно. Все устали, пришла смена. Только один я остался. Разрешили сходить в туалет, перекурить, и не более того. Ни обеда, ни чая, ни кофе.

Я устал, так и хочется успокоится, откинутся в этом удобном кресле. И пусть задают свои вопросы. Они повторяются уже по пятому или шестому кругу. Только иногда появляются новые, типа Вы завербованы иностранной разведкой? Я засмеялся. Не знаю, может они рассчитывали именно на такую реакцию, чтобы я расслабился, не знаю. Потом последовали вопросы по иностранным разведкам. Перечислили все известные.

Может это были просто контрольные вопросы, не знаю. Логически просчитать действия Конторы невозможно, а если невозможно, то не стоит ломать голову и тратить силы. Вот только этот образ собачки, что под крылечком мерзнет, трясется от холода, голода… Усталость замещает страх, и вместе с апатией вступает в свои владения.

Хочется спать. Время идет. Как ужасно не знать сколько времени. Может они что-нибудь подсыпали в сигареты? Вряд ли. Ведь при желании и с санкции Москвы могли просто вколоть какую-нибудь дрянь типа пентотала натрия. И не париться с детектором лжи. Не знаю, не знаю. Я просто хочу спать. Я устал.

После многих часов сидения за полиграфом меня потащили на очередные собеседования. Этот переход я использовал максимально. Надо ломать структуру моего допроса, надо ломать. Я остановился в коридоре, три сопровождающих меня сотрудника напряглись.

— Спокойно, мужики! Ноги затекли! Спину не чувствую.

И под их удивленные взгляды я начал приседать, а затем отжиматься. Народ стоял с выпученными глазами. Потом самый сообразительный легонько коснулся меня носком ботинка:

— Хватит физкультурой заниматься! Нас ждут!

— Хватит так хватит, — я вскочил на ноги, энергично замахал руками, потом закурил, что в коридорах ФСБ считалось неслыханной наглостью!

Ну ничего, я еще войду в историю. Сон прогнал. Что меня ждет дальше?

— Проходите, Алексей Михайлович! Садитесь!

— Я лучше присяду.

— Присядьте, присядьте. А то, может, скоро вам придется сесть на несколько лет. По минимуму — за превышение самообороны, на год-полтора, а вот за убийство — по максимуму — на все пятнадцать-двадцать лет.

— Вы мне должны.

— За что, позвольте у вас спросить, Алексей Михайлович?

— За то, что у вас под носом работала группа пособников чеченских террористов, а вы себя ушами по щекам хлестали.

— Кстати, а как погиб отец семейства?

— Не знаю.

— Но вы же оставили ему свою сумку.

— Я ему ничего не оставлял, он сам забрал мою сумку. Полагаю, ваши сотрудники это зафиксировали.

— Хорошо, что у вас было в сумке?

— Ничего, обычные вещи. Те, что берут в командировку.

— А вот акт экспертизы, — он протянул мне лист бумаги.

Ясно, решили ловить на противоречиях, долбить меня экспертизами. Сознаешься — дадут меньше, а не сознаешься — ничего не дадут. Я закурил.

— Не курите, пожалуйста, — попросил меня собеседник, забывший представиться.

— Я уж как-нибудь покурю, а то как-то неловко себя чувствую.

В воздухе просто витает недоверие к моим показаниям.

— И что же насчет экспертизы?

— Здесь много написано, вкратце не могли бы пояснить?

— На останках сумки обнаружены следы бензина, масла растительного, селитры, алюминиевой крошки-порошка, батареек — предположительно все перечисленное являлось составляющим СВУ.

— Интересная гипотеза, только ко мне она не имеет никакого отношения. Там были вещи?